Я родом из семьи блокадников. И хотя я родилась через семь лет после Победы, но память о войне сохранилась во мне благодаря рассказам моих родителей. В 1941 году наша семья жила на улице Каляева, рядом с Большим домом, прозванном так управлении НКВД. Мою маму звали Сильвия, Сильва, она была из обрусевших эстонцев, которые поселились в Петербурге с конца 19-го века. Отца звали Петр, он приехал с Поволжья в Ленинград учиться. Незадолго до начала Великой Отечественной войны мои родители, получив дипломы, женились, были они молоды. Имели много планов на будущее и были счастливы как люди только начинающие самостоятельную жизнь. Все эти планы рухнули, когда 22 июня наша страна подверглась нападению фашистской Германии. А в сентябре кольцо вражеской блокады сомкнулось вокруг Ленинграда.

У нас дома сохранилось много реликвий блокадной поры - документы, письма, какие-то памятные вещи. С фотографиями хуже, есть довоенные снимки и те, что уже сделаны в ее конце.
На этом снимке Сильва с немецкой овчаркой Нормой, она тоже была членом семьи моих родителей. Жили впятером в маленькой комнатушке огромной коммунальной квартиры - дедушка Василий, бабушка Марфа, Петр, Сильва и собака. Мама моя дрессировала овчарку на площадке Клуба служебного собаководства, как раз в июне (когда сделана фотография) она начала с Нормой осваивать розыскную службу.

И, конечно, тогда даже в самом страшном сне моей матери не могло присниться, что недалеко то время, когда она, проводив мужа на фронт и похоронив трех родных людей, останется совершенно одна в Ленинграде.

Когда началась война, мама уже знала, что она беременная. Но людям тогда казалось, что враг будет быстро разгромлен. Поэтому Сильва отказалась от эвакуации из Ленинграда. Летом она прошла курсы в Институте имени Пастера, туда направляли выпускников биофака ЛГУ, и как врач-эпидемиолог стала работать. В Ленинграде ввели комендантский час. Но у мамы был пропуск, который позволял ей круглосуточно ходить по городу и даже не опускаться в бомбоубежище, когда начинались артобстрелы и бомбежки фашистской авиации. Мне она рассказывала, что человек может привыкнуть к страшному. Например, входя в жилой дом, переступать через трупы умерших от голода людей, чтобы дойти к еще живым. В темных комнатах (электричества же не было), мама нащупывала пульс на руке, чтобы определить, бьется ли сердце у человека...Она вспоминала, как смерть от голода косила десятками подростков-фезеушников, их общежитие было на ее участке у Литейного проспекта. Люди вымирали целыми семьями, квартирами... Иногда приходилось вытаскивать маленького ребенка из постели, где лежал труп его матери...

Военную подготовку мой отец прошел еще в Университете. Служил он на Балтийском флоте. Участвовал в обороне Таллине, когда наши отступали, то он тонул в море, подорвался на мине корабль... К счастью, моего отца подняли с воды матросы катера. В Кронштадт он вернулся босым, только в тельняшке и брюках - все вещи ушли на дно... Затем Петра назначили командиром батареи морской артиллерии, ее перебросили на оборону Ленинграда. Стояла она на знаменитых Пулковских высотах. Лишь на день отцу разрешили навестить семью. Он попрощался со всеми и забрал на фронт овчарку Норму. В детстве отец пережил голод в Поволжье, когда бывали даже случаи людоедства, и он сказал моей маме, что в блокаду собаке несдобровать, а у фронтовиков будет паек.
Норма хорошо показала себя на службе, ее очень любили артиллеристы. Как вспоминал потом отец, овчарка бдительно охраняла подразделение, бойцы брали ее в караул. А кормили Норму из общего котла, несколько раз ей даже доставались кости.

За несколько дней до маминых родов однокурсница, работавшая в офицерском госпитале на Васильевском острове, сообщила, что туда в палату для тяжелораненых привезли с фронта Петю. Мама успела повидаться с мужем. Первое, что он сказал, увидев ее:"Сильва, прости! Я не сберег Норму". Батарею, которой командовал отец, разбомбили. И в том бою, когда он был ранен, погибла овчарка.

В Ленинграде было уже голодно. Соседи Петра по палате сложили в миску положенную им кашу и весь свой обед в тот день отдали моей матери. Рассказывала она мне и про безымянного бойца, по виду совсем мальчишки. Он увидел на перекрестке мою маму, которая вот-вот должна была родить. Парнишка спрыгнул из кузова затормозившего грузовика, подбежал и сунул ей в руки полбуханки черного хлеба. Мама не успела спросить, как его зовут. Поняла только, что он едет на фронт, а это паек, выданный ему в дорогу. Потому моя мать и выжила, потому и я родилась, что были в блокаду люди, делившиеся своим последним.

В октябре 1941 года родился мой старший брат Юра. У мамы от истощения не было молока. Чтобы спасти младенца, от нее делали ему прямое переливание крови. Но потом уже у мамы и кровь из вены не шла... 2 января 1942 года Юра умер. Нет его фотографий, есть только детская пеленка. в которую его оборачивали... Вслед за Юрой в той же комнатушке на глазах моей матери тихо ушли из жизни бабушка Марфа и дедушка Василий, их убил голод... Где старики лежат, я не знаю. А тело ребенка заморозили на чердаке, он был похоронен уже весной на Больше-Охтинском кладбище в общей могиле с другими детьми - жертвами блокады.

Маму эвакуировали весной 1942 года по "Дороге жизни". Несколько недель она добиралась на Тамбовщину к своей матери, моей бабушке. От мамы остались только кости и кожа. Бабушка, услышав стук в дверь, вышла на крыльцо и в истощенной девушке не признала своей дочери, спросила:"Кто вы?" И заплакала от горя и радости, когда услышала в ответ:"Мама, это же я - Сильва". От горя потому, что бабушка никогда раньше не видела "ходячего скелета", так потом она вспоминала эту встречу. И от радости она плакала, ведь было мало надежды, что дочь выживет в блокаду.

Моего отца с госпиталем тоже эвакуировали из Ленинграда. Петр долечивался уже в столице. Врачи в связи с тяжелыми ранениями в голову, легкое и ногу предложили ему инвалидность, он отказался, желая вернуться на фронт. Даже написал об этом просьбу товарищу Сталину. Тогда его признали негодным к строевой службе, он стал военным представителем. Служил в наркомате обороны всю войну, ездил по стране - от Москвы до Сибири, принимая на заводах вооружение для действующей Армии.

Родители, начиная с моего раннего детства, часто говорили со мной о блокаде. Они гордились тем, что на ленинградскую землю так и не ступила нога захватчиков. Дома у нас хранятся отцовская медаль "За оборону Ленинграда" и его боевой орден.

За полвека из всех наших собак два моих самых любимых парня - ротвейлер Акслен Матли и бульмастиф Граф Ренуар Висконти, в жизни (+ 2008 год) и в памяти всегда вместе.